МАЙСКАЯ НОЧЬ
Отсталых туч над нами пролетаетПоследняя толпа.Прозрачный их отрезок мягко таетУ лунного серпа.
Царит весны таинственная силаС звездами на челе. —Ты, нежная! Ты счастье мне сулилаНа суетной земле.
А счастье где? Не здесь, в среде убогой,А вон оно — как дым.За ним! за ним! воздушною дорогой —И в вечность улетим!
Л.Н.Толстой писал Фету 11 мая 1870 года: “Развернув письмо, я — первое — прочел стихотворение, и у меня защипало в носу: я пришел к жене и хотел прочесть; но не мог от слез умиления. Стихотворение — одно из редких, в которых ни слова прибавить, убавить или изменить нельзя; оно живое само и прелестно… Я не знаю у вас лучшего. Прелестно всё”.
Переписка в этом роде, вместе со стихами Фета, создают совершенно особую атмосферу в пространствах России, как прогулки знаменитых поэтов эпохи Тан с чтением стихов, какие навсегда вошли в сокровищницу мировой поэзии.
Ночь лазурная смотрит на скошенный луг.Запах роз под балконом и сена вокруг;Но зато ль, что отрады не жду впереди, —Благодарности нет в истомленной груди.
Всё далекий, давнишний мне чудится сад, —Там и звезды крупней, и сильней аромат,И ночных благовоний живая волнаТам доходит до сердца, истомы полна.
Точно в нежном дыханьи травы и цветовС ароматом знакомым доносится зов,И как будто вот-вот кто-то милый опятьО восторге свиданья готов прошептать.
Взял наугад. 12 июня 1892. Воробьевка. Это год смерти. А стихотворение полно мотивов поэзии эпохи Тан. Ли Бо и Ду Фу стали небожителями. Фет тоже один из бессмертных в мировой лирике.
Новая русская музыка
Музыкальное образование в дворянских семьях к началу XIX века становится столь же непременной дисциплиной, как и знание иностранных языков, в первую очередь французского, разумеется. Игра на фортепиано, на гитаре, на скрипке, пение, даже сочинение, скажем, романсов вошли в быт в дворянских усадьбах; это было любительство для приятного времяпрепровождения, а профессионалами выступали крепостные, из которых составлялись оркестры и хоры.
При этом звучала прежде всего европейская музыка, как в Петербурге и Москве с непременной итальянской оперой и выступлениями европейских знаменитостей. Между тем в России постоянно звенела народная песня — и в будни, и в праздники в унисон с временами года. И вот в подобной атмосфере дворянского быта в пору расцвета русской лирики явился и первый музыкальный гений в России.
Это Михаил Иванович Глинка (1804–1857), который сыграл в развитии русской музыки ту же роль, что целая плеяда поэтов от Ломоносова до Пушкина в развитии национальной литературы. Казалось бы, зарождение новой русской музыки, вырастающей из стихии народной песенной культуры, происходит позже, лишь в начале XIX века, но ее развитие от 30-х годов за какие-то 50 лет от Глинки до Чайковского столь стремительно и блистательно, что определение новой оказывается верно и по отношению к старинной песенной культуре, и по отношению к европейской музыке, опыт которой не только освоен первыми русскими композиторами, но и превзойден с разработкой новых форм и тем, и, надо сказать, именно новая русская музыка, в отличие от лирики, но неся в себе ту же поэзию русской души, обретает мировое признание почти сразу как высокая классика, по сути, как высшее достижение Ренессанса в России, отныне, надеюсь, осознанное как таковое явление.
Михаил Глинка родился 20 мая 1804 года в селе Новоспасском Смоленской губернии. У дяди Глинки (по матери), который жил за восемь верст от Новоспасского, был оркестр из крепостных музыкантов. Однажды, когда Глинке было 10–11 лет, музыка, а именно квартет Крузеля с кларнетом, произвела на него “непостижимое, новое и восхитительное впечатление, — как вспоминает композитор в “Записках”, - я оставался целый день потом в каком-то лихорадочном состоянии, был погружен в неизъяснимое, томительно-сладкое состояние и на другой день во время урока рисования был рассеян…” С той поры он страстно полюбил музыку, даже заявил учителю рисования: “Что ж делать? Музыка — душа моя”.
А вот воспоминание, в котором угадывается природа новой русской музыки. “Во время ужина обыкновенно играли русские песни, переложенные на две флейты, два кларнета, две валторны и два фагота, — эти грустно-нежные, но вполне доступные для меня звуки мне чрезвычайно нравились (я с трудом переносил резкие звуки, даже валторны на низких нотах, когда на них играли сильно), — и, может быть, эти песни, слышанные мною в ребячестве, были первою причиною того, что впоследствии я стал преимущественно разрабатывать народную русскую музыку”.
Глинка был слаб здоровьем, и его отцу пришлось отказаться от мысли о военной карьере для сына. В 1817 году он поступает в новооткрытый Благородный пансион при Главном педагогическом институте в Петербурге, где преподает только что выпущенный из Царскосельского лицея В.Кюхельбекер, который становится также “особенным гувернером” впечатлительного мальчика, впервые оказавшегося вне семьи в условиях барской усадьбы.
Однако он мало похож на дворянского недоросля или мечтателя не от мира сего, учится хорошо, успевая по всем предметам, выказывая исключительные способности, особенно к языкам, но с годами занятия музыкой оттесняют все на второй план.
В Благородном пансионе учится Лев Пушкин, и брат его Александр Пушкин, друг Кюхельбекера, часто заходит к ним. Вскоре молодой поэт был сослан на юг, а “особенный гувернер” уволен за чтение стихов опального друга. В 1825 году в связи с восстанием на Сенатской площади выяснится, что Кюхельбекер — один из декабристов, и Глинка был допрошен и отпущен. Не причастный к заговору, несомненно он переживал трагические события эпохи остро, тем более что начинающий музыкант не находил себе места в жизни, поскольку профессиональная деятельность пианиста и композитора для дворянина, пусть семья и обеднела, не имела в России еще подходящих условий. Музицирование и сочинительство были всего лишь любительством, формой приятного времяпрепровождения.
Молодой Глинка знакомится с князьями Голицыными, с камер-юнкером Штеричем, с графом Виельгорским, — все они либо поют, либо играют на разных инструментах, либо сами сочиняют музыку, и они то и дело задают всевозможные концерты, даже на катерах, идущих по Черной речке, развлекая самих себя и дачную публику. Так Глинка вращается в высшем свете, а отдохнуть от шумных увеселений золотой молодежи приходит к Дельвигу, где вновь встретился с Пушкиным по возвращении его из ссылки.
В “Воспоминаниях о Пушкине, Дельвиге, Глинке” Анна Керн высказывает мысль, которая характеризует эпоху в ее сходственных чертах с золотым веком Флоренции, да и с веком Перикла, с пирушками, на которых велись философские беседы, воспроизведенные на свой лад Платоном в его знаменитых “Диалогах”.
“Художественные создания Пушкина, развивая в обществе чувство к изящному, возбуждали желание умно и шумно повеселиться, а подчас и покутить”.
И такое же настроение мы находим в Москве в 40-50-е годы в кружке А.Н.Островского, но уже в среде разночинной интеллигенции и купечества, с гульбой и с исполнением русских песен. Эта сфера жизни, бытовая как бы, но из которой вырастали мысли и переживания творческих озарений, стихи Пушкина, Лермонтова, Фета, музыкальные импровизации Глинки, теперь совершенно ясно, носила ярко выраженный ренессансный характер.
Да и когда бывает, чтобы поэты, музыканты, прекрасные женщины собирались день за днем в одном доме, у Дельвига, да при этом один из них — гений поэзии, другой — гений музыки, ведущие себя как праздные гуляки основоположники национальной литературы и музыки? Что же это такое, если не Ренессанс, его житейская, бытовая сторона, до сих пор не узнанная нами?
“Весь кружок даровитых писателей и друзей, группировавшихся около Пушкина, носил на себе характер беспечного, любящего пображничать русского барина, быть может, еще в большей степени, нежели современное ему общество, — вспоминает Анна Керн. — В этом молодом кружке преобладала любезность и раздольная, игривая веселость, блестело неистощимое остроумие, высшим образцом которого был Пушкин. Но душою всей этой счастливой семьи поэтов был Дельвиг…”
И тут же Глинка. “Богатые дарования этого маленького человека (Глинка был гораздо меньше обыкновенного среднего роста мужчины) чрезвычайно были привлекательны, и самый его ум и приятный характер внушали и дружбу и симпатию”.